Вольфганг Пихлер: "Вокруг моей команды было слишком много вранья"

Апрельский Рупольдинг на удивление безлюден. Для биатлонистов – не сезон, поэтому большинство отелей закрыто, а знаменитое в городе Kur-Cafe, забитое зимой так, что посетители гроздьями свешиваются из окон и висят на заборе, выглядит и вовсе непривычно – без единого занятого столика снаружи и абсолютно пустынное внутри. Если не считать нас с Пихлером, официантку (она же хозяйка и кассир) и деревянного пасхального зайца на подоконнике.
За окном дождь, но это даже хорошо: крайне мал шанс, что кто-то заглянет с улицы. "Буду, когда вернусь" – ставит хозяйка на стойку написанную от руки табличку и исчезает в дебрях крошечного, прямо при кафе, магазинчика со штруделями, шнитт-тортами и сладким – с изюмом и миндалем – пасхальным хлебом.

– Знаете, – говорит мне вдруг Пихлер и улыбается каким-то своим мыслям, – в самом начале 70-х мой отец задался целью превратить Рупольдинг в центр мирового биатлона. В свое время именно он и основал здесь стадион – я рассказывал вам об этом. На первые соревнования – это был как раз этап Кубка мира – отец поставил на стадионе VIP-палатку. Тогда народ о таком вообще не слыхивал. Пройти в эту палатку могли только журналисты. Как только человек перешагивал порог, он попадал в рай. Вкуснейшая еда, любые напитки, кофе, выпечка, десерты – все, что угодно.

Тогда ведь журналистов было не так много. Все они представляли очень влиятельные в Германии газеты и журналы, и отец хотел, чтобы соревнования в Рупольдинге получили максимально широкое и, разумеется, позитивное освещение.

Нас с братом он отправил тогда заботиться о спортсменах – помогать им решать любые проблемы, если они вдруг появятся. Кормить, развлекать, обеспечивать транспорт. Я отвечал за русскую команду – оттуда, собственно, и берет начало мое особое отношение к вашей стране.

На этих словах я достаю из сумки диктофон…

* * *

– Это правда, что в вашем контракте было прописано, что вы не имеете права обсуждать с журналистами определенные темы?

– В контракте такого не было. Я всегда общался с вашими коллегами достаточно открыто, и на меня в этом отношении не пытались повлиять. Разве что иногда.

Другое дело, что еще в Осло я сказал, что не буду какое-то время общаться с прессой – хочу взять тайм-аут и хотя бы немного отдохнуть от всего пережитого, прийти в себя. Мне просто не хотелось оценивать все то, что происходило за время моей работы в России, под влиянием эмоций. В то же самое время во мне зрело желание высказаться – слишком много вранья было вокруг команды в последний год.

– Вы не раз говорили, что за время работы с русской командой получили неоценимый опыт. Что из этого опыта никогда не хотели бы повторить?

– Мне никогда не хотелось бы читать о себе в интернете все то, что пришлось прочитать. Очень часто это смахивало на откровенную травлю, причем касалось не только меня – это я пережил бы легко, – но и тех людей, которые были в моей команде.

– Вы рассчитывали, что Российский союз биатлонистов станет вас защищать?

– Нет, что вы. Мне прекрасно известно, что такое демократия: как только человек становится публичной персоной, он должен быть готов к тому, что вся его жизнь может стать предметом широкого обсуждения. Да и от кого должен был меня защищать СБР? Многое ведь шло от спортивного министерства. На столь сильное противодействие с этой стороны я, в общем-то, не рассчитывал. Как и на то, что ваши спортивные руководители окажутся до такой степени зависимы от общественного, порой ничем не аргументированного мнения.

– Перед тем, как приехать к вам в Рупольдинг, я разговаривала с Дарьей Домрачевой о Клаусе Зиберте, который много времени работал с белорусской командой. Даша очень высоко отозвалась о тренере, но при этом назвала стиль его работы чисто немецким: построить спортсменов в одну шеренгу и велеть выполнять определенный объем одинаковой для всех работы. Это действительно одна из основных составляющих немецкого подхода к тренировкам?

– Немецкий подход – это, прежде всего, дисциплина. Именно ее я первым делом ввел в обиход, приняв российскую команду. Кроме того, в Германии принято в любой ситуации горой стоять за своих спортсменов – чего в России тренеры не делают никогда. Если со спортсменом в вашей стране происходит что-то неприятное, от него немедленно открещиваются.

* * *

– У вас есть хоть какое-то объяснение, почему со стороны российских коллег было столь велико неприятие вашей работы? Только потому, что вы – немец?

– Не думаю, что это связано с национальностью. Скорее, так проявлялась нормальная тренерская ревность, которая росла по мере того, как продвигалась работа. Но в этом, если честно, я вообще не видел большой проблемы.

– А в чем видели?

– В том, что начиная со второго года своего пребывания в России я уже не мог спокойно тренировать команду. В первый год все было нормально. Мы работали именно в тех объемах, которые я считал правильными. Одним из лучших примеров правильности той работы были, кстати, показатели Светланы Слепцовой. Она реально начала выбираться на уровень своих лучших результатов. Да и другие девочки набирали силу.

– Все три года, что вы работали в российской сборной, результаты вашей команды подсознательно сравнивали с более ранним и более успешным периодом – когда выступали Ишмуратова, Пылева, Богалий, Зайцева, Ахатова. Это сравнение в силу многих причин складывалось не в вашу пользу.

– Ну, мы же не будем сейчас заново вспоминать все то, что случилось в 2009?

– Нет, но, полагаю, нужно определенное время, чтобы понять: можно ли вообще добиться с женской командой большего, нежели добились вы. Именно поэтому мне совершенно не хотелось бы сейчас давать какие-то оценки вашей работе.

– Видите ли в чем дело: я пришел в российскую команду с западным менталитетом. Для любого западного тренера есть некая отправная точка, позволяющая понять, насколько правильно идет работа. Это – Кубок наций. Я не пытаюсь никого сейчас убедить, что этот трофей, который мы выиграли в 2011, был пределом мечтаний. Но это – хороший показатель. Естественно, я рассчитывал, что мы продолжим работать в том же ключе, сделав определенные корректировки.

Мне сейчас ставят в вину, что кто-то из моих спортсменок не выдержал нагрузок, но это абсолютно нормальное явление: в любой “большой” с точки зрения спорта стране отсев на пути в сборную всегда достаточно велик. Взять ту же Ульяну Денисову: она никогда не стреляла. Никогда! И научить ее этому оказалось невозможно. Точно так же нельзя научить спортсмена бегать, если он не “бежит”. Именно поэтому опытные тренеры обычно понимают, кто из их спортсменов может войти в число кандидатов в сборную, а у кого изначально нет на это шансов.

Собственно, первый год работы мне и нужен был для того, чтобы понять, на кого из спортсменок можно делать ставку. Я ведь рассчитывал, что до Олимпийских игр у меня будет три года спокойной работы.

– Ваш коллега Николай Лопухов признался не так давно, что за время своей работы с мужской командой так и не сумел по-настоящему мотивировать спортсменов в отношении тренировок. У вас возникала похожая проблема?

– Нет, никогда.

* * *

– Лопухов сказал и то, что старший тренер – это как глава семьи. Если главу постоянно унижают, это никогда не проходит для семьи бесследно.

– В отношении себя я не стал бы говорить об унижении. Скорее, об очень сильных ограничениях, которые реально мешали нормальной работе. В первый сезон таких ограничений не было. А потом вдруг вокруг команды образовалось огромное число советчиков из Минспорта, и все они стали требовать медалей.

Могу признаться честно: мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что люди имеют в виду, утверждая после первого года моей работы, что “все плохо”. Вроде бы в системе подготовки каждого спортсмена задействовано достаточно много специалистов: личный тренер, тренер клуба или области, главный тренер. Но иногда возникало ощущение, что все они наотрез отказываются понимать очевидные вещи.

– Например?

– Например, то, что если в команде, сколь бы сильной она ни была, тренируются десять человек, они не могут вдесятером стать первыми. Я, если честно, сильно рассчитывал на конструктивный диалог с российскими тренерами. Но диалога не было в принципе. Никто не знал и, более того, не стремился понять, что и как мы делаем, но при этом каждый считал себя вправе нас критиковать. С моей точки зрения, это было как минимум некорректно.

Я имею в виду не только тренеров. Прежде всего, все сказанное относится к спортивному министерству, которое постоянно вмешивалось в работу. Именно это и стало для меня главной проблемой. Как только вмешательство началось, мы стали недостаточно тренироваться: от меня со всех сторон требовали ослабить нагрузки, не проводить ту или иную работу, потому что это тяжело и девочки устают, и так далее. При этом было понятно, что ни один из так называемых “экспертов” не собирается нести ответственность за результат.

Что, собственно, произошло со Слепцовой? Ее просто психологически уничтожили постоянными разговорами о том, что она перегружена, что ее организм не приспособлен для работы, что именно поэтому она не показывает результат.

– Знаю, что в декабре Светлана обращалась к главному тренеру команды Александру Селифонову с просьбой повлиять на вас. Что было причиной?

– Мне об этом ничего не известно. Но я не хотел бы забегать вперед. Все-таки был еще и второй год. Я планировал полностью смоделировать подготовку к Олимпийским играм. И могу сказать, что к чемпионату мира-2013 в Нове Место команда подошла практически в идеальном состоянии. Нам там много в чем не повезло, но я на самом деле не слишком расстраивался по этому поводу. Потому что изначально расценивал чемпионат мира, как некий тест. Который, безусловно, удался. Понимаете, о чем я говорю? К Олимпийским играм, безусловно, нужно было увеличить объем нагрузок, но делать это я планировал уже в рамках сложившейся и опробованной системы.

Ну а потом была весна, межсезонье, после чего вновь активизировались разговоры о том, что я слишком сильно нагружаю всех спортсменок в целом и Слепцову – в частности. Хотя Светлана все то время, что тренировалась под моим руководством, работала на 50-60 процентов своих возможностей.

Помимо этого часто случалось так, что какие-то мои усилия просто шли на ветер.

– Например?

– Например, был очень заинтересовавший меня проект по тренировкам в высокогорье. Июль мы провели во французских Альпах на базе Фон Ромё, и уже 18 дней спустя девочки показали на контрольных соревнованиях очень хорошую динамику результатов. В сентябре на сборе в Сочи мы моделировали эффект высоты, используя специальную палатку. Это тоже привело к заметному подъему результатов. Есть достаточно много практических наработок, которые дают основание считать, что наибольший эффект работа в горах дает после третьего сбора. Об этом же мне говорил Александр Грушин. Поэтому мы планировали сделать такую работу еще раз – на ноябрьском сборе в Муонио. Нам не разрешили. Объяснили, что, по мнению специалистов Минспорта, нам это не нужно.

И таких случаев было достаточно много.

* * *

– Зачем вы продолжали держать Слепцову в команде?

– Тут надо понимать, что вообще происходило в тот период. Главным тренером сборной стал Александр Селифонов, а саму команду было решено разделить на две группы. У меня тогда возникла мысль, что было бы неплохо подтянуть к команде Ивана Черезова. С одной стороны, это было возможностью создать дополнительный сильный спарринг для девочек, с другой – мне хотелось, чтобы Иван поехал в Сочи. Он всегда казался мне спортсменом, который никогда не будет лишним в эстафете.

– Почему эти планы не были реализованы?

– Не знаю. С Лопуховым все было обговорено – он не возражал. Но тут возникла кандидатура Валерия Польховского и его группы, в которую в итоге ушел Черезов. А следом из моей команды ушла Ольга Вилухина. Вот тогда я и понял, что у меня банально нет людей. Осталось всего три человека: Ольга Зайцева, у которой как раз тогда был самый проблемный период из-за развода с мужем, Катя Глазырина и Катя Шумилова. Слепцова на тот момент не была нужна никому. Поэтому я ее и позвал. Как и Яну Романову. И у нас как-то очень быстро сложилась хорошая рабочая обстановка.

– Глазырина, судя по ее высказываниям, считала иначе.

– Это было сказано на эмоциях. В глубине души Катя сама наверняка это понимает, понимал и я – поэтому те высказывания ничуть меня не задели. Хотя саму по себе идею двух команд в олимпийском сезоне я считаю ошибкой. В таких ситуациях у спортсменок уходит слишком много энергии на борьбу между собой, а не на то, чтобы готовиться к главному старту

– Вы верили, что Слепцова может оказаться способной отобраться в команду?

– Прежде всего, мне хотелось дать ей шанс. При этом я понимал, что по-хорошему такой спортсменки в команде быть, конечно же, не должно: нельзя требовать от других полной отдачи, когда кто-то один работает в щадящем режиме, скажем так. Я очень долго пытался защищать Светлану. В итоге меня же она и обвинила во всех своих бедах.

– Это вас задело?

– Честно? Да… Знаете, я довольно много думал о том, что если бы не эта допинговая история, шансы Слепцовой на место в сборной могли оказаться гораздо выше.

– Не совсем поняла вашу мысль.

– Ну так ведь ноябрьский отбор на этапы Кубка мира проходил безо всякого допинг-контроля. И я, извините, не верю, что Екатерина Юрьева и Ирина Старых бежали там чистыми. Судя по действиям международных антидопинговых служб в декабре, у IBU имелись достаточно веские основания подозревать этих спортсменок. Иначе мне очень сложно объяснить причину столь “прицельной” охоты: ведь пробы у Юрьевой и Старых во время их пребывания на сборе в Словении брали по два раза в день. Утром – вечером, утром – вечером. Когда две спортсменки попадаются на одном и том же препарате, для меня это достаточно весомый аргумент полагать, что употребление запрещенных средств является в команде системным. Кто именно за всем этим стоял – СБР или Минспорта – это уже второй вопрос.

Моим девочкам ведь тоже было велено почти в приказном порядке ехать на тот декабрьский сбор в Поклюку. Они отказались и уехали Рупольдинг.

– Возможно, я ошибаюсь, но считаю, что тренер не должен оставаться на своем посту, если в его команде вдруг происходит допинговый скандал.

– Абсолютно согласен с вами. Во всяком случае в моем личном контракте с СБР черным по белому было написано: если кто-то из моих спортсменов хоть однажды попадется на допинговых манипуляциях, я немедленно буду уволен.

– Знаю, что в январе вы просили Михаила Прохорова освободить вас от необходимости ехать в Сочи. На вас так сильно подействовало фактическое смещение с позиции руководителя команды?

– Я просто не хотел иметь ничего общего с тренером, чьи спортсменки уличены в допинговых нарушениях. И в тот момент был настолько вне себя, что не хотел вообще слышать каких-то аргументов в пользу того, чтобы остаться в сборной.

– Что заставило изменить решение?

– Только то, что из пяти спортсменок в олимпийской команде четверо были моими. И я не имел никакого права ставить свои эмоции выше их интересов.

* * *

– Вам доводилось работать как со звездами, так и с теми, кто еще ничего не добился. С кем проще?

– У меня никогда не было проблем ни с теми, ни с другими.

– И в Швеции тоже?

– Там вообще все было иначе. Во-первых, я начал с абсолютного нуля, во вторых, у шведского биатлона на тот момент вообще не было денег. Поэтому и медалей от нас никто не ждал. А вот в России отсутствие медалей – нонсенс. Потому что вся система спорта создана именно ради них.

– При этом во главе федерации могут стоять люди, которые не очень сильно разбираются в предмете, но постоянно пытаются влезать в работу профессионалов, так?

– Иногда такое действительно происходило. Но ведь не бывает, чтобы люди состояли из одних только плюсов или минусов. Почему я взял паузу после заключительного этапа Кубка мира? Да только потому, чтобы иметь возможность спокойно разложить все по полочкам. Если мы начнем вдаваться в частности – получим одну картину. Но если посмотреть на российский биатлон в целом, он очень неплохо организован. Четыре олимпийские медали, что были завоеваны в Сочи, это не выдающийся результат, но и не катастрофа. Ну, примерно как для футбольной Германии завоевать бронзу на чемпионате мира.

Я, кстати, не склонен осуждать ни Прохорова, ни Сергея Кущенко, поскольку оба, когда пришли в биатлон, многого не понимали. Вплоть до того, кому могут доверять и с кем хотят работать.

– Напоминает вашу историю, не так ли?

– Согласен. У руководителей СБР тоже ведь по большому счету не было возможности спокойно заниматься делом. Потому что вся эта олимпийская эпопея – это большая истерика. В которой зачастую здравый смысл терялся в принципе. Кущенко принято в большей степени выставлять злодеем, но он всего лишь оказался в роли человека, который постоянно находится между жерновами. С одной стороны, тренеры и спортсмены, с другой – спортивное министерство с совершенно непредсказуемыми действиями.

– Один из российских футбольных тренеров как-то сказал: как только в футболе появились большие деньги, игроки просто перестали тренироваться. В российском биатлоне, на ваш взгляд, эта проблема существует?

– Если честно, я никогда не имел ни малейшего понятия, сколько зарабатывают мои спортсменки. Правда, была ситуация, когда одна из девочек спросила, зачем вообще ее привезли на Кубок мира, когда она с гораздо большим успехом может выступать в кубках IBU, получая при этом неплохие деньги. Людей с такой психологией я никогда не хотел видеть в своей команде. И мне была совершенно непонятна реакция личного тренера, которая сводилась к истеричным крикам: “Что я скажу губернатору?”

– Это была ваша спортсменка?

– Нет, в олимпийском сезоне она тренировалась в другой группе. Хорошая девочка в принципе. Просто совершенно не подходящая для того, чтобы выступать за страну на Олимпийских играх.

* * *

– В Сочи вы неоднократно восторгались тем, насколько хорошо и удобно все было организовано. Вы видите какое-то будущее у олимпийского биатлонного стадиона?

– Мне сложно ответить на этот вопрос. Для того, чтобы использовать базу как национальный центр подготовки сборных команд, она слишком велика. К тому же я не очень хорошо знаю этот регион, чтобы судить о том, насколько он удобен для тренировок. Два года назад, когда мы приехали в Сочи впервые, все две недели напропалую светило солнце. В этом сезоне мы провели там три недели, на протяжении которых не прекращался дождь.

– У меня не идет из головы ваш рассказ о том, как начиналась биатлонная история Рупольдинга. Могли бы представить что-то подобное в России?

– Теоретически – вполне. Прежде всего это не должен быть большой город. Возможно – Ханты-Мансийск. И, безусловно, нужны люди с энтузиазмом. Много людей. Которые живут биатлоном – не мыслят своего существования без этого вида спорта. Что такое Кубок мира в Рупольдинге? Это мероприятие, в процессе которого ни один из жителей города не остается в стороне. И все готовы помогать – независимо от времени суток и от того, заплатят им или нет. Как это всегда делала моя покойная мать, которая ни одного дня в своей жизни не занималась спортом.

– Вы хоть в какой-то степени определились со своим будущим?

– Очередное предложение насчет работы получил за пару часов до нашей с вами встречи, но ничего пока не ответил. Пока наслаждаюсь тем, что не должен каждый день что-то планировать и куда-то ехать. И по-прежнему не исключаю, как не раз уже говорил, что вернусь в таможню.

– Мне всегда казалось, что тренер – это не профессия, а образ жизни.

– Это так. Но для того, чтобы продолжить тренерскую карьеру, нужно иметь силы. Я пока что их только набираю.

– Написать книгу о своей работе в России не планируете?

– Не готов. Возможно, когда-нибудь… Тем более что у меня до сих пор нет четкого понимания, хотел бы я вернуться в вашу страну или нет.

– Даже так? Мне казалось, что в Россию вас теперь не заманить никакими коврижками.

– Это неправда. Возможно, это совсем не то, что хотели бы услышать мои оппоненты, но я считаю опыт этих трех лет очень позитивным для себя. Все, что нес по телевизору ваш комментатор, не имеет никакого отношения ни к биатлону, ни к России. Это всего лишь шоу-бизнес.

Для меня же Россия – это не только огромное количество новых друзей, но прежде всего те пять девочек, с которыми мы с Павлом Ростовцевым наперекор очень многим вещам шли к Олимпийским играм. И эти медали в эстафете в последний день… Ведь, положа руку на сердце, вероятность этих медалей не допускал до самого старта ни один человек.

Во время мужской эстафетной гонки я был уже в аэропорту – смотрел за происходящим на экране в терминале. Меня обступили тогда человек двадцать русских болельщиков и мы, обнявшись, болели за российских парней. Как мы орали!

Я знаю точно: что бы ни случилось в моей дальнейшей жизни, эти воспоминания у меня не сможет отнять никто.

Елена Вайцеховская,
"Спорт-Экспресс"