Хоп! Хоп! Лыжню!

Опубликовано: Журнал №35

Прошло уже полтора года с момента, как на сайте www.skisport.ru состоялся литературный конкурс на тему «Как я в первый раз встал на лыжи?». И, странное дело, нас всё это время не покидало чувство сожаления оттого, что мы не сумели вовремя опубликовать в «Л.С.» лучшие работы, присланные на конкурс. И вот сегодня, пусть и с полуторагодовалой задержкой, мы публикуем рассказ москвича Александра Старикова, получившего тогда первый приз читательских симпатий. Проиллюстрировал рассказ московский художник Игорь Дмитриев.

Отец принес их вечером, в пятницу. Забирая меня из детского сада, мать сказала, что мы всей семьей поедем завтра на какую-то базу, и поэтому отец купил мне лыжи. У отца и матери уже были свои лыжи — огромные, с железным креплениями.

— У меня будут такие же? — поинтересовался я у мамы.

— Лучше!

Домой я летел как на крыльях…

…Они были очень красивые: блестящие красного цвета, на концах лыж был нарисован маленький медвежонок с лыжами и палками.

— Это Умка, он тоже любит гулять зимой на лыжах, — сказал мама.

— А зимой медведи спят, — блеснул я эрудицией.

— Это бурые спят, которые в лесу живут, а белые нет, — пояснила мама, и я обрадовался: если бы бурые медведи не спали, они могли бы на лыжах догнать меня в лесу и загрызть.

— Никто тебя не догонит и не загрызет — ты у меня теперь лыжник, — успокоила мама и потащила на кухню ужинать.

После ужина отец молча взял лыжи, один мой валенок и стал мастерить крепления: померил и сшил кожаные петли, куда нужно было вставлять носок валенка, затем, ловко орудуя шилом, к петлям притачал широкие резинки. Закончив, вставил в крепление валенок, погнул его в разные стороны, вытащил, протянул лыжи мне:

— На!

Через тридцать секунд я носился по квартире на лыжах, издавая невероятный грохот и уворачиваясь от кухонного полотенца, которым мать пыталась меня отстегать. В конце концов, меня загнали в угол и отобрали лыжи:

— Спать! Завтра набегаешься…

Приехав на базу, мы долго поселялись в наш номер, а затем мама с отцом и тетей Тамарой ушли получать специальные тарелки, чтобы кататься с горы, и лыжи для тети. Я в это время вылез на балкон и смотрел вниз. Там была большая толпа народа — это, как мне объяснила мама, шли соревнования среди взрослых дядей. Время от времени из леса выбегали огромные лыжники в специальных костюмах с номерами на груди, они катили очень широкими шагами, сильно махали палками и громко кричали, когда догоняли кого-нибудь: «Хоп! Хоп! Лыжню!» Пришедшая мама сказала, что скоро соревнования закончатся, и я смогу вместе с тетей погулять по лесу на лыжах.

— А вы? — расстроился я.

— У нас сегодня неспортивный день, мы здесь на горочке покатаемся, а когда вы приедете — мы вас напоим горячим чаем.

На лыжах я сразу покатил. Не побежал и, тем более, не пошел, как это делала моя тетя, а именно покатил по лыжне вперед легко и непринужденно, как будто делал это всю свою недолгую жизнь. Здорово! Раз! Раз! …И я сразу же наехал на концы лыж тетке.

— А ну, осади, шалопай! — весело крикнула тетя Тамара.

— Лыжню! Хоп! Хоп! — закричал я в ответ, стараясь подражать тем большим дядям в костюмах с номерами. Тетя освободила лыжню. Раз! Раз! Хлопая лыжами и отбрасывая назад палками хлопья снега, я пробежал мимо нее и покатил вперед. Лыжня четкой линией уходила к лесу и там пропадала. Постепенно темная полоса деревьев превратилась в высокую стену, затем потихоньку стала расступаться, и вот уже огромные сосны с белыми шапками снега нависли над нами и медленно, с великой важностью поплыли мимо. Огогогогооооо! — рвался из души крик и постепенно замирал в глубине леса, превращаясь в глухой шорох. Хрустящий морозный воздух делал звонким частое дыхание, скрипели новые кожаные крепления, под лыжами шипел быстро набегающий снег — меня охватило чувство безграничного счастья и радости. Огогогого!!!

Тетя Тамара постепенно стала отставать. Поняв, что только сдерживает меня, махнула палкой: «Беги!» И я побежал. Точнее покатил. Раз! Раз!

Спустя минут десять тетю перестало быть видно, но мне было совсем не страшно: куда-нибудь я все равно приду. В некоторых местах лыжня расходилась надвое, но было понятно куда идти, так как на деревьях висели веревочки с флажками, и главная лыжня была утоптана очень хорошо. Бежал я долго, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к тишине леса. Пару раз меня обогнали взрослые.

— Вы не видели моей тети?

— Идет, идет твоя тетя, ишь какой пострел, как далеко от тети удрал.

В одном месте мне пришлось остановиться: лыжня уходила резко вниз, лес тоже скатывался по склону, и впереди были видны только верхушки деревьев. Смотреть, а тем более ехать вниз было страшновато. Я стал ждать. Прошло минуть пять, стало зябко. Тетя Тамара не появлялась. И я решился: подошел поближе к спуску, несмело толкнулся палками и поехал вниз. Лыжня быстро побежала на меня, мимо понеслись деревья, резко засвистел в ушах воздух, из глаз брызнули слезы, застлав все вокруг мутной пеленой. Вдруг лыжи у меня мягко дернуло, мелькнул снег, небо, деревья, и что-то пушистое и нежное обняло меня со всех сторон и сжало в своих объятиях. Стало оглушающее тихо, и я услышал, как в висках пульсирует кровь и бьется сердце. За шиворотом, и на запястьях больно захолодало от набившегося снега.

…Выбраться из сугроба, в котором я оказался, было неимоверно трудно. Во время падения лыжи и палки перекрутились и не хотели обратно раскручиваться. Получилось освободиться только от палок, лыжи не снимались. «Доползу до лыжни и сниму», — решил я и пополз. Снега было много, по пояс, лыжи застревали где-то в глубине, и вытаскивать ноги с перекрученными лыжами было тяжело. Выбравшись на твердую лыжню, я снял пальто, выковырял, как смог снег из-под шиворота, оделся обратно и, усевшись, попытался снять с валенок лыжу. Но у меня ничего не выходило. Резинка, казалось, примерзла к валенку, и никак не хотела сползать с него. Постепенно закоченели и перестали слушаться руки, варежки стали твердыми и постукивали, касаясь друг друга. Становилось холодно. Я прислушался. Вокруг было тихо, нигде не было слышно ни звука. Одиночество и тоска внезапно накатили на меня, и я заплакал. Рядом не было заботливой мамы, надежного отца, все в этом мире покинули меня, а эти гадские лыжи никак не хотели сниматься. Всхлипывая и подвывая, я пошел по лыжне дальше, цепляясь за снег болтающимися лыжами и постоянно падая…

…Они появились внезапно. Сзади что-то зашелестело, и, обдав меня снегом, рядом притормозил большой дядька в костюме. Затем еще один, и еще и незнакомая тетя, тоже в специальном костюме и все обступили меня.

— А что это у нас здесь за чудо такое? — удивился первый дядя и спросил — Ты чего хнычешь-то?

— Замееерз…— зашмыгал я носом.

— А ты что, один здесь гуляешь?

— С тетей Тамааарой…

— А где тетя?

— Я не знаааю — и уже не сдерживаясь, заревел во весь голос.

— Да вы, что, совсем ослепли — замерз ребенок! А ну! Сними Ваня ему лыжи! — распорядилась незнакомая тетя и стала стаскивать с меня варежки.

— Боже мой, да он совсем окоченел — запричитала она и принялась быстро растирать мне руки, согревая их своим дыханием.

— Ладно уж, хватит реветь, настоящие лыжники не должны реветь. Сейчас согреем тебе ручки, оденем лыжики, и побежишь с нами, — заглядывала мне в глаза незнакомая тетя.

Тем временем с меня быстро стащили перекрученные лыжи и надели обратно — так как они и должны быть надеты.

— Чего с ним делать-то будем? До базы еще километров 10.

— Пусть пробежится немного, а как согреется, на буксир его возьмем, вот ты, Сергей, первый его и повезешь. Это вам небольшая тренировка на силовую выносливость будет, — взрослые вокруг захохотали.

— А ты, Маша, отправляйся-ка назад и найди эту тетю Тамару непутевую, скажи, что ребенка мы забрали, а ее выведи покороче, последние петли там, у базы, срежете, — распорядился, наверное, самый главный среди дядей в костюмах и стал надевать палки.

Между тем мои руки постепенно согрелись, в пальцах стало пощипывать, и я перестал реветь. В окружении этих взрослых было совершенно спокойно, как рядом с отцом.

— Ну что, малец, согрелся?

— Ага.

— Ну, вот и славненько, как тебя зовут-то, кстати?

— Саша.

— Вот, что, Сашок, сейчас пробегись немного, а потом мы тебя на лошадке довезем. Понял?

— Даа.

На руки мне напялили большие взрослые перчатки — шерстяные, мягкие и очень теплые, одели палки и скомандовали:

— Вперед!

И мы покатились. Взрослые спереди и сзади, и я — посередине. Скоро я освоился и, догнав впередиидущего дядю, застучал ему по конца лыж:

— Лыжню! Хоп! Хоп! Лыжню!

Дядя громко захохотал и сошел с лыжни, а я бросился догонять следующего, самого главного. Но тот, обернувшись, крикнул:

— Ишь, какой прыткий, молоко на губах не обсохло, сопли недавно морозил, а уже лыжню ему подавай, — и прибавил ходу. Я запыхтел вслед.

Наша импровизированная гонка длилась недолго. Спустя минут пять мне стало невыносимо жарко, захотелось пить, и я стал хватать в рот снег.

— Иван Григорьевич, все, клиент созрел, — закричали сзади и все остановились.

Затем взрослые скрепили вместе две палки, один конец дали мне, второй взял один из лыжников, и мы снова двинулись в путь. Сначала я несколько раз падал, но быстро понял, что нужно только чуть подать вперед одну ногу и после этого уже больше не падал. Катили мы очень быстро, и было хорошо слышно, как тяжело дышит «моя лошадка». Однажды мы остановились: впереди был спуск.

— Я пешком спущусь, — заявил я и попытался снять лыжи.

— Эвона, брат, так мы до ночи не доберемся, давай как все — на лыжах, — и самый главный объяснил мне, как нужно садиться, как держать палки и руки.

— Не бойся, если что — падай назад или на бок, а лучше присядь как можно ниже — так легче удержаться, — голос главного дяди вселял уверенность.

Присесть низко мне не давали твердые валенки. Но я поверил дяде, что если все делать правильно, то не упадешь. И я поехал… Побежала навстречу лыжня, засвистел в ушах ветер, я пригнулся что есть силы, и как смог присел. Но предательский ветер опять стал выжимать из глаз слезы, и мне стало плохо видно. Тогда я закрыл один глаз и снова открыл — он немного прозрел, но опять стал слезиться. Тогда я закрыл другой глаз. Скорость, тем временем, стала понемногу спадать, слезы перестали течь, и я остановился.

— Ну, вот, молодец, смог ведь! Не страшно? — главный дядька весело улыбался.

Затем были еще спуски, и мне стало нравиться, когда несешься как ракета по лыжной колее, под ногами дрожат лыжи, а острый колючий ветер размазывает по щекам ледяные слезы. Потом были подъемы, и я старался помочь «моей лошадке», переступая, как он, на своих лыжах, но они болтались на ноге и цеплялись за снег, из-за чего я постоянно падал. «Лошадки» уставали, менялись, и даже самый главный дядя немного повез меня за собой.

Вскоре мы вышли к базе, но уже с какой-то другой стороны. Взрослые спросили, из какого я номера и отвели меня туда. Мать с отцом нисколько не удивились, увидев, что меня привели неизвестные лыжники, но, кажется, всерьез обеспокоились, узнав, что тети со мной нет и она в лесу.

— Ничего страшного, Маша ее найдет и выведет, там некуда деваться, — успокоил их главный дядя и, спросив нашу фамилию и номер школы, куда меня будут определять после детского сада, сказал, что возьмет обязательно меня к себе в секцию. Затем, поговорив с отцом, он ушел.

Я тем временем уплетал бутерброды с горячим чаем и взахлеб рассказывал матери о своих приключениях, и как я упал на спуске, как злился на свои лыжи, а теперь мне стыдно перед ними и перед Умкой, за то, что я злился на них и плакал, как здорово ехать вниз со склонов, как правильно приседать, и как я обгонял дядей в костюмах и кричал им «Хоп! Хоп!» Мать гладила меня по мокрым волосам и молча улыбалась…

С тех пор, кажется, прошла целая вечность. Многое было. Однажды в юности вдруг появилось чувство пресыщения лыжами, и я ушел из лыжной секции. Наверное, просто перетренировался. И хотя все еще выступал и занимал места, прежней детской восторженности от общения с лыжней не было. Вернулось это только в 25 лет, когда в университете зав. кафедрой физкультуры и спорта заставила выступать за факультет, обнаружив в анкете разряд по лыжам. И хотя я тогда совсем не умел кататься коньком (в 80-е мы бегали исключительно классикой, да и пластиковые лыжи были совсем в диковинку), что-то торкнуло меня — на очередной гонке в Битце я вдруг почувствовал этот же щенячий восторг от скорости, от хорошего и долгого проката, от детского азарта соперничества с кем-то, неважно кем, кому ты кричишь, или, может быть, он кричит тебе: «Хоп! Хоп! Лыжню!» Острый колючий ветер в лицо, хрустящий морозный воздух, тишина леса и шелест снега под лыжами, приятная усталость после гонки и обязательный горячий чай с бутербродом, как в тот далекий день, когда я шестилетним ребенком впервые познал лыжи — все это теперь останется со мной до конца жизни, это я знаю точно.